Л–1

[LoGH One String]

Кирхайс|Оберштайн. На самом деле, в их отношениях было больше взаимопонимания и сотрудничества, чем казалось сторонним наблюдателям.

@темы: Пауль фон Оберштайн, выполнено, Юлиан Минц, Зигфрид Кирхайс

Comments

[Гость]

1965

День коронации Эрвина-Йозефа II стал новым государственным праздником, и на всех обитаемых планетах Галактической Империи искрились фейерверки, звучала музыка, а вкруг главных площадей центральных городов выставили наскоро сколоченные столы с закусками за счет казны; пиво наливали через край. Народ танцевал на улицах и площадях, отмечая двойной праздник: коронацию нового кайзера и победу Империи в последней войне с мятежниками. Эта война многим казалась самой страшной за всю историю: впервые она велась в звездных системах и даже на планетах самой Империи, не так, как прежние битвы – в далеких, почти мифических мирах, населенных беглыми каторжниками.
Люди пили за здоровье великого адмирала фон Лоэнграмма – юного и непобедимого, уже не в первый раз с триумфом возвращавшегося с поля боя, как будто сама богиня победы стала его верной возлюбленной. Многие встретили овациями весть о том, что именно маркиз фон Лоэнграмм стал одним из ближайших доверенных лиц при дворе нового кайзера: такие люди достойны стоять у самого трона. Юность Лоэнграмма больше не ставили ему в вину, ведь сам кайзер и вовсе был ещё ребенком.
Радость и ликование на улицах городов продолжались ведь день до ночи, и под конец было уже что-то неестественное в том, как люди заводили сами себя, продолжая танцевать, даже когда уже почти валились с ног от усталости. Этим буйством народ пытался отогнать тревогу, подогреваемую предчувствиями и слухами, потому что новое царствование начиналось неспокойно, и, возможно, сегодня был последний праздник на долгое время вперёд.
Война закончилась, но солдаты не возвращались домой, даже в отпуск, имперский флот оставался в полной боевой готовности. Никто не ждал скорого нападения мятежников, изрядно потрепанных в битве при Амлитцере, и потому ни у кого не было сомнений, для чего нужна эта смертоносная армада, уж точно не для праздничных парадов. Лоэнграмм и Лихтенладе посадили на трон своего ставленника, и теперь этот трон нужно было защищать от других претендентов, уверенных, что у них ничуть не меньше прав на престол. Только убежденные оптимисты не видели проблемы в новом политическом противостоянии, а самые дальновидные уже жили в ожидании гражданской войны.
У покойного кайзера Фридриха осталось три внука, вернее, внук и две внучки. Старшая - Элизабет, дочь принцессы Амалии и герцога фон Брауншвайга, средняя – Сабина, дочь принцессы Кристины и маркиза фон Литтенхейма, и младший – Эрвин-Йозеф, сын покойного принца Людвига. Имперский трон прежде всегда передавался по мужской линии, только поэтому Лихтенладе удалось в суматохе после едва закончившейся войны и внезапной смерти кайзера усадить на трон пусть и младшего, но единственного мальчика из трех претендентов. Когда все начали приходить в себя, и Брауншвайг поднял голос, что мать Эрвина-Йозефа не принадлежала к достаточно знатному роду, дело было уже сделано, а союз Лихтенладе с Лоэнграммом надежно защитил новую позицию с точки зрения вооруженной силы. Ни одна знатная семья не обладала флотом, достаточно могучим, чтобы соперничать с имперским военным флотом. Но мало у кого были сомнения в том, что это лишь вопрос времени.
Если простые люди приветствовали Лоэнграмма, его победы и восхождение к вершинам власти, то высшая знать не желала терпеть выскочку из низов на ступенях трона. Маркиз Райнхард фон Лоэнграмм ещё совсем недавно звался всего лишь Райнхард фон Мюзель, и принадлежал к роду простых рейсхриттеров, которые если и попадают ко двору, то на какую-нибудь ничтожную должность, чуть выше прислуги. Ещё живы были сплетни, будто бы высокие воинские звания он получал только благодаря протекции своей сестры – фаворитки кайзера Фридриха. Эти сплетни он быстро развеял громкими победами на полях сражений, и в его военном гении не сомневался уже никто, даже завистники. Но смириться с его присутствием на одном из ключевых постов в государстве аристократы не желали; праздник по случаю коронации ещё не отгремел, а вельможи уже начинали договариваться об объединении сил ради свержения новой власти.
Лихтенладе был ненадежным союзником, он призвал Лоэнграмма только потому, что не имел в своем распоряжении ни флота, ни армии; на этом этапе договор был на руку им обоим, но и сам Лоэнграмм, и его ближайшее окружение прекрасно понимали: старый енот может предать в любой момент. Лихтенладе может отказаться от союза в самый разгар войны со знатью, если сумеет договориться, как подороже продать свою поддержку, но опаснее всего было другое: министр может предать уже после войны, которую Лоэнграмм выиграет.
- Кого угодно можно объявить государственным преступником. И никакой звездный флот не поможет.
Поздним вечером, в одном из кабинетов адмиралтейства, двое ближайших советников Райнхарда фон Лоэнграмма обсуждали нынешние и грядущие проблемы.
Эти двое разговаривали друг с другом на равных, несмотря на то, что один был почти вдвое старше другого.
Зигфриду Кирхайсу было чуть за двадцать. Красивый молодой человек, очень высокий, стройный, с синими глазами и волосами огненно-красного цвета. Но, пожалуй, главным в нем были не рост, и не яркие краски, а его улыбка – на редкость теплая и приветливая. Кирхайс дружил с Райнхардом с раннего детства, но вовсе не благодаря этой связи стал сейчас одним из высших военачальников Галактической Империи. Возможно, его полководческий талант и уступал гению его друга, но среди адмиралов имперского флота он был одним из самых храбрых и успешных.
Его собеседник – Пауль фон Оберштайн – уже приближался к сорока. На первый взгляд, никто не назвал бы его красивым мужчиной: слишком бледный, с ранней сединой и скорее худощавый, чем стройный. Со второго взгляда можно было оценить аристократическую правильность лица, красиво очерченный тонкий рот, и стоическую неподвижность черт. Оберштайн никогда не улыбался, а его взгляд злые языки называли «мёртвым». На самом деле, большую часть времени в его взгляде не было ничего особенного, и только изредка в зрачках вдруг вспыхивали красные искры, пугавшие тех, кто не был к этому готов. У Оберштайна были искусственные глаза – высокоточные конструкции из фотоэлементов и микрочипов, благодаря которым он был таким же зрячим, как все прочие адмиралы в штабе, и на качестве его жизни эта особенность сказывалась лишь в том смысле, что некоторые люди из-за этого относились к нему с предубеждением.

(Продолжение в следующем комментарии)

[Гость]

продолжение

Оберштайн стал советником Лоэнграмма относительно недавно, после того, как Райнхард спас его от военного трибунала. Обвинения, предъявленные тогда Оберштайну, были несправедливы: в том, что мятежники захватили крепость Изерлон, его вины не было, но его собирались назначить виновником просто за то, что он оказался одним из немногих выживших офицеров изерлонского флота. Лоэнграмм сумел договориться, чтобы с Оберштайна сняли обвинения, и с тех пор новый советник верой и правдой служил юному военачальнику, не только в благодарность за спасение. У них была общая цель и общая ненависть, но вслух они обсуждали это только один раз.
В штабе Райнхарда было несколько блестящих офицеров – смелых и удачливых адмиралов, каждый со своими уникальными талантами и амбициями, и в их кругу Кирхайс с Оберштайном, казалось, стояли на разных полюсах. Насколько тепло и с симпатией все относились к Кирхайсу, настолько же холодно и с опаской все смотрели на Оберштайна. Это было тем удивительнее, что оба держались скорее отстраненно и общались, большей частью, только с самим Лоэнграммом. Но у Кирхайса была его живая приветливая улыбка, а у Оберштайна – его «мёртвый» взгляд, стоит ли требовать от окружающих, чтобы они видели дальше внешнего облика?
Но друг с другом они нашли общий язык, через тернии разногласий к признанию, что противоположное мнение - не обязательно ошибочное. Для обоих на первом месте были не собственные притязания на власть, а стремление поддержать Лоэнграмма на его пути к объединению галактики, и в этом они оставались союзниками.
В ответ на реплику Оберштайна, Кирхайс сказал:
- Но точно также можно объявить государственным преступником и самого Лихтенладе.
- На каком основании? – возразил Оберштайн, - Он – на своём посту, у него нет реальной военной силы, и всё, что он делает – это поддерживает и защищает малолетнего кайзера.
- Я понимаю, вы хотите на что-то его спровоцировать, - Кирхайс даже не пытался скрыть неудовольствие в своем голосе, с Оберштайном он мог позволить себе быть искренним.
- Вы не одобряете таких методов, - скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Оберштайн.
Кирхайс пожал плечами.
- Я по-прежнему не одобряю вашу тактику «выжженной земли» в последней войне, но я признаю, что она оказалась эффективной. Райнхард мне важнее, чем тысяча Линхтенладе, предлагайте решение.
Оберштайн, казалось, заколебался.
- Возможно, я несколько тороплю события. Война со знатью ещё даже не началась…
- Не увиливайте от ответа. Я уверен, вы уже что-то запланировали!
- Просто, я не хочу вас в это вмешивать.
- Неужели? А то, что вы делаете вид, будто пытаетесь поссорить меня с Райнхардом – разве не часть этого плана?
- Делаю вид?!
У Оберштайна всегда было бесстрастное выражение лица, но сейчас на нем отразилась тень изумления.
- Разумеется, - Кирхайс кивнул, - Я прекрасно понимаю, что вы не думаете всерьёз, будто ваше «номера два быть не должно» как-то изменит отношение Райнхарда ко мне. Зато оно может изменить его отношение к вам, и не в лучшую сторону. И не только его отношение, другие уже смотрят на вас всё более отчужденно. Зачем вам создавать себе репутацию ещё хуже, чем она уже есть?
- И зачем же? – с любопытством переспросил Оберштайн.
- Просчитывается на два хода: вы делаете из себя «злого гения» в окружении Райнхарда, берете на себя ответственность за все неоднозначные решения, а потом, когда мы выиграем войну…
- Если выиграем, - поправил Оберштайн.
- Когда выиграем! - с нажимом возразил Кирхайс, - Вы первым явитесь к Лихтенладе и каким-то образом спровоцируете его на попытку вас убить… как минимум, на попытку. И у вас достаточно высокий ранг, чтобы можно было привлечь его к ответственности. Справедливость торжествует, репутация Райнхарда не запятнана, все враги устранены в рамках закона.
Оберштайн склонил голову, признавая проницательность собеседника.
- Неужели я настолько прозрачен?
- Не знаю, как для других, возможно, мы с вами просто слишком долго общались. Знаете, каким словом называется ваш замысел?
- Каким?
Оберштайн слышал сдержанную ярость в голосе Кирхайса, и ожидал какого-нибудь ругательства. При этом он понимал, что ярость эта направлена не на него лично, а на саму сложившуюся ситуацию.
- «Камикадзе», - сказал Кирхайс.
Вместо ругательства прозвучало почти прославление, и Оберштайн не нашелся, что ответить.
- Я не позволю вам этого сделать, - заговорил Кирхайс после непродолжительного молчания, - Во-первых, жертва может оказаться напрасной: Лихтенладе очень умён, и тоже может просчитать эти ходы. Во-вторых, ваша жизнь для Райнхарда более ценна, чем ваша смерть.
- В чем же эта ценность? Вы сами первый возражаете против почти всех моих предложений!
- Да, я не одобряю ваши методы, - согласился Кирхайс. - Я хочу, чтобы даже политика велась благородно и с честью! Назовите это юношеским максимализмом, возвышенными идеалами – как угодно. Но я прекрасно сознаю, что следуя только моим убеждениям, мы все окажемся на пасторальной лужайке, где станем щипать травку.
- А потом придет стая хищников и перережет всё стадо, - продолжил Оберштайн.
- Именно! Райнхарду нужны хищники на его стороне, и я искренне рад, что у него есть Ройенталь, и что у него есть вы.
- Лоэнграмм и сам – опасный хищник, - заметил Оберштайн.
Кирхайс покачал головой и улыбнулся.
- Райнхард – чистая энергия, - сказал он. - Его можно направить и во зло, и во благо.
- Так вы делаете это осознанно? – спросил Оберштайн, пораженный.
- Что именно? Манипулирую им?
Оберштайн задумался, потом сказал:
- Я бы не назвал это манипуляцией. Вы делаете это не ради себя, потому что я ни секунды не сомневаюсь: вы в любой момент без раздумий и сожалений пожертвуете ради него собственной жизнью. Но вы подводите его к нужным вам решениям - это несомненно.
- Только в рамках его собственных убеждений, - счел нужным пояснить Кирхайс, - Если что-то против его природы – то его невозможно ни уговорить, ни заставить.
- О да, упрямства ему не занимать.
Кирхайс снова улыбнулся.
- И, тем не менее, вы уже как-то научились с ним ладить. Поэтому давайте договоримся: вы нужны Райнхарду, и вы нужны мне. А вместе мы справимся с кем угодно: и с Брауншвайгом, и с Лихтенладе, и с Союзом Свободных Планет.
- Договоримся, - Оберштайн пожал протянутую руку, - Но и вы, в свою очередь, берегите себя. Потому что я возражаю против «номера два» ещё по одной причине: все видят, как вы важны для Лоэнграмма, и чем больше врагов у него, тем выше угроза вашей жизни.
- Я – военный, - сказал Кирхайс, - Я готов к тому, что могу погибнуть в любой день.
- Он к этому не готов, - сурово напомнил Оберштайн.

[Гость]

Не знаю, возможно ли этих двоих привести к общему знаменателю, не добавляя дарковости Кирхайсу, но здесь последняя реплика меня примиряет со всем.
Спасибо автору.

не з.

[Гость]

Хе, на пасторальной лужайке=) да этот Кирхайс кого угодно на обед сожрет, хоть того же Оберштайна

[Гость]

Кирхайс пожал плечами.
- Я по-прежнему не одобряю вашу тактику «выжженной земли» в последней войне, но я признаю, что она оказалась эффективной. Райнхард мне важнее, чем тысяча Линхтенладе, предлагайте решение.
Оберштайн, казалось, заколебался.
- Возможно, я несколько тороплю события. Война со знатью ещё даже не началась…
- Не увиливайте от ответа. Я уверен, вы уже что-то запланировали!
- Просто, я не хочу вас в это вмешивать.
- Неужели? А то, что вы делаете вид, будто пытаетесь поссорить меня с Райнхардом – разве не часть этого плана?
- Делаю вид?!
У Оберштайна всегда было бесстрастное выражение лица, но сейчас на нем отразилась тень изумления.

Слишком эмоционально, слишком прямолинейно, слишком откровенно - словно девочки подростки ссорятся.))

[Гость]

А по мне так в стиле оригинала, там в аниме тоже все прямолинейно.

[Гость]

Очень понравилсь, оба мне показались вхарактерными, и оба вызывают симпатию, и почему-то кажется, что в этой возможной ветке истории потерь будет меньше, чем в каноне.

[Гость]

Гость,

но здесь последняя реплика меня примиряет со всем.

Спасибо!

Гость,

в стиле оригинала, там в аниме тоже все прямолинейно.

Большое спасибо! Да, в аниме лучшие герои искренни и откровенны - правдивые слова и прямые поступки, и всегда говорят то, что думают, разве что не всегда всё, что думают.

Гость,

оба мне показались вхарактерными, и оба вызывают симпатию

Спасибо за теплый отзыв!

А.